Оскорбился Иван-царевич, насупился. «Нас не купишь!» — говорит. И дружина ему вослед заголосила: «Не купишь! Не купишь!» и приготовилась бить Кощея канделябрами и метать посуду на пол.
— «Я разве покупаю? — изумился Кощей. — Вы, ребятушки, не так меня поняли! Не покупаю я вас, а за работу плачу, за труды ваши праведные, однако нетяжкие. Куда попроще будет, чем мою отчетность проверять!»
— «Это ж какие такие труды?» — спрашивает Иван-царевич с законным подозрением. А Кощей ему в ответ: «Бессонница у меня, добрый молодец! Совсем замучила, лиходейка! Никакие снадобья заморские не помогают! Одним спасаюсь: читаю на ночь мудрые истории, и чем они мудрей и хитроумней, тем скорее в сон меня клонит. Вот вы мне такую историю и напишите, всем своим молодецким коллективом. И станет мильен не просто мильен, а гонорар! Да еще авансом!»
— Тут Иван-царевич призадумался, склонил буйну голову и начал с товарищами совет держать да шептаться. А пошептавшись, спрашивает: «Про что же ты историю хочешь, супостат? Про Марью-искусницу, что на фу-фу «Жигули» продавала? Или про Финиста — Ясна сокола из компании Эмэмэм? Или про то, как Илюша Муромец усмирял соловьев-разбойников с чеченских гор?»
— «Те истории неприятные, — говорит Кощей. — Человеку солидному, благонадежному их и слушать-то страшно! Нет, мне другое по душе. Финансовое! Экономическое! Скажем, о приватизации… Вот о ней, родимой, я бы почитал! Такие сладкие сны потом снятся!»
Глядя на Олюшку (она была в полном восторге), я не выдержал и фыркнул. Алик недовольно покосился на меня.
— Ты чего, Серый? Не нравится? Думаешь, сказка про твоих хрумков поинтересней?
— Плагиат, инспектор. И тематика не очень… неподходящая для ребенка.
— Плагиа-ат… — протянул Симагин. — Какой же плагиат, если все как в жизни? Это народное творчество, критикан ты мой ненаглядный, новый российский эпос. А что касается тематики, так я ведь не Бажов в малахитовых подвесках, я — полицейский, и сказки у меня полицейские. А ты — фарисей и узколобый ретроград. Иди-ка лучше на кухню и приготовь нам чаю. Можно с пирожными.
Услыхав про пирожные, Олюшка улыбнулась и с царственным видом махнула ручкой. Я отправился, куда велели. За моей спиной дитя приступило к допросу: что такое плагиат, ретроград и фарисей и почему у дяди Сережи узкий лоб?… Может, не очень узкий? От бровей до волос помещаются две ладошки… Сама проверяла!
— Ах ты, моя прелесть… — пробормотал я и полез в холодильник за пирожными.
В девять гости удалились, и мы с Белладонной, сытые, довольные и успокоенные душой, сели к компьютеру. Кто скрасит жизнь человеку, который потерял отца и мать? Правильно, друзья и дети. А кто согреет его сердце? Женщина… Та, с колдовскими очами и губами, как лепестки тюльпана… Одно лишь слово, и покорный Джинн явит чарующий облик…
Не выдержал, мой грех! Но мне так захотелось ее увидеть… Я не заглядывал в спальню, клянусь!.. Она была в комнате, которую я счел кабинетом; сидела, что-то выписывая из толстенных книг, и я смотрел, как странно двигается ее рука — справа налево, покрывая листок бумаги затейливой вязью арабских письмен. Она наклонилась, долина меж смуглых грудей мелькнула в вырезе блузки, потом Захра откинулась назад и посмотрела прямо на меня. Изображение было четким и таким живым, словно нас разделяло окно, а не заполненные холодом и мокрым снегом километры. Я улыбнулся ей, и — чудо! — она ответила улыбкой. Звезды сияли в ее ресницах, под арками бровей таился дарующий забвение туман…
— Прервать контакт, — сказал я с тяжким вздохом и повернулся к Белладонне. — Хороша? — Она одобрительно мяукнула. — Проведаем теперь хрумков? Может, разглядим чего полезного для Аллигатора? Чтобы ему было полегче копать и глотать…
Не в кайф занятие, решил я, поднимаясь с кресла. Само собой, проведать надо, но попозже, ожесточившись и ощетинившись, когда угаснет память о свидании с любимой. Не мог же я смотреть на блин с ушами или на керимов ассирийский нос после ее улыбки! Ибо, коснувшись небесных сфер, узрел светоч своей души и радость сердца.
И мы коснулись неба и нашли, что оно наполнено стражами могучими и светочами.
Коран, сура 72. Джинны.
Али ибн Аби Талиб, имам и четвертый праведный халиф, был двоюродным братом Пророка и супругом дочери его Фатимы. От них мы ведем свой род, от их старшего сына Хасана, но ни Али, ни Фатима, ни Хасан, ни брат его Хуссейн не обладали даром предвидения. Это особое отличие, что проявляется у фатимидов раз в двести или триста лет, у женщин или у мужчин, и если отмечен мужчина, то он становится имамом и вождем, а если женщина — быть ей несчастной. Во всяком случае, так было в прежние времена, когда мужчины не склоняли слух к речам и мнениям умных женщин…
Дар наш — от святого Пророка. Говорят, что с юности посещали его яркие сновидения, расцвеченные всеми красками мира, и в этих снах встречался он с мудрыми людьми, с ангелами Исрафилом и Джибрилом и, быть может, с самим Аллахом. Еще говорят, что в зрелых годах случались у Мухаммеда видения наяву, когда лицо его бледнело и покрывалось каплями испарины, а тело сотрясала дрожь — и тогда Пророк ложился, завернувшись в свои одежды, и просил, чтобы все оставили его и не мешали внимать слову Божию. А потом он вставал, и услышанное им сохранялось в памяти, и мог он произнести это вслух, и говорил речи мудрые и совершенные — и так, отрывок за отрывком, сура за сурой, он сотворил Коран, Святую Книгу, что продиктована Аллахом. Воистину, он мог коснуться неба и увидеть, что наполняют его стражи могучие и светочи!