— Мудрец ты наш! — произнес Симагин со слезою в го лосе. — Гермес Трисмегийский! Ну по такому поводу…
Он наклонился, пошарил в портфеле и вытащил непочатую бутыль «Политехнической».
— Вот это дело! Одобряю! — сказал Сашка. — А не продолжить ли нам посиделки в гостиной?
— Разве тут плохо?
— В гостиной телевизор есть, — пояснил Бянус, — и сегодня в двадцать один пятнадцать будут показывать девочек. То ли топ-моделек, то ли поп-звездулек. Желаю насладиться красотой!
— Я кивнул.
— Ладно, тащи провизию в комнату. Что тут осталось? Шпроты, паштет… Ветчину ты прикончил?
— Ага! Всенепременно! — Бянус прижал к груди бутылку, подхватил шпроты, блюдце с паштетом и удалился.
— Что-нибудь слышно? — спросил я Симагина заговорщицким шепотом. — Ну о нашем деле и моих хрумках?
— Слышно, — с задумчивым видом протянул Алик, ковыряя вилкой в селедочной банке. — Слышно, Серый, да пока не видно!
— Чего не видно?
— Концов. Они, похоже, посредники. Если и в доле, так на полпроцента. А кто там за ними… — Симагин прищурил левый глаз, хлопнул меня по спине и приободрил: — Ничего, Серега, разберемся! Не звонят тебе больше, не торопят?
— Нет.
— Вот и мы не будем торопиться. Целься в колено, стреляй в лоб!
— Эй, где вы там? — раздался протяжный зов Бянуса. — Рюмки тащите!
В сопровождении Белладонны мы перебрались в комнату. Она не против общества, но каким-то чудом усекает, приятны ли мне гости. Если неприятны, прячется в маминой спальне и дремлет, тогда как приятным дозволены всякие вольности, от щекотания брюшка до нежного почесывания за ушами. На этот раз она развалилась у Алика на коленях. Хорошие у него колени, просторные; очень подходят для ребятишек и зверей.
Вторая бутылка «Политехнической» прошла в темпе вальса, и я немного захмелел.
— Человек, друзья мои, есть хомо сапиенс, который может и хочет, — процитировал классиков Бянус, опрокидывая последнюю рюмку.
— А потребности должны идти у нас как вглубь, так и вширь, — откликнулся Алик, закусывая шпротами.
— Временное удовлетворение матпотребностей произошло, можно переходить к удовлетворению духпотребностей. — Отставив рюмку, Сашка сграбастал пульт и включил телевизор.
Но, к его великому разочарованию, девочек не показали — так, промелькнула одна брюнетка, восходящий секс-символ в лосинах и топике. Главным блюдом был ее лысый толстый менеджер, который нудно излагал о воспитании звезды эстрады, о том, чего и сколько в нее вложено, как обучали ее изящным манерам, танцам, пению, а заодно чтению и письму.
— Это будет исполинша духа и корифей! — недовольно пробормотал Сашка, корча лысому жуткие рожи.
Тут Симагин взглянул на Бянуса, перемазанного маслом от шпрот, затем — на часы, встряхнул пустую бутылку и железным голосом произнес:
— Возможность уничтожения объекта по регламенту по мер пять исчерпана. Переходите к водным процедурам и помните, что ваша лицензия на убийство истекает в двадцать два ноль-ноль!
— Какое убийство? — вякнул Сашка, но Алик уже тащил его в ванную.
Умывшись и распрощавшись, они ушли. В голове у меня чуть-чуть шумело, и почему-то я направился не к своему обычному лежбищу, а в спальню, к ореховому шкафу с коллекцией Коранов. Коран на английском, Коран на французском, Кораны на русском и арабском… Вытащив один из них — не помню какой, но, разумеется, не арабский — я раскрыл его посередине и прочитал:
«Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Поистине, Мы ниспослали его в ночь могущества! А что даст ему знать, что такое ночь могущества? Ночь могущества лучше тысячи месяцев. Нисходят ангелы и дух в нее с дозволения Господа их для всяких повелений.
Она — мир до восхода зари!»
Пророчество? — подумалось мне. Или случай, явивший слова, что не имеют отношения ни к Теплой Капле Сергею Невлюдову, ни к его возлюбленной, ни к его друзьям и врагам?
Но так ли, иначе, эта ночь была наполнена не ощущением могущества и власти, а снами. И снилась мне огромная сфера в ярком сиянии огней, но не было среди них зеленых и синих, желтых и алых либо каких-то других оттенков, кроме того, какой придают ночному теплому небу полная луна и ослепительные звезды. И каждый такой огонек, если к нему приглядеться, внезапно распадался надвое и превращался в темные зовущие девичьи очи.
В дальний путь караваны идут, бубенцами звенят,
Кто поведал о бедах, что нам на пути предстоят?
Берегись! В этом старом рабате алчбы и нужды
Не бросай ничего, ибо ты не вернешься назад.
Омар Хайям. Рубаи.
Первое марта. По такому случаю я с утра до ночи пил кофе из маминой кружки — все-таки праздник, пусть не государственный, а только календарный. Кофе я потреблял литрами, для бодрости духа и ясности мыслей — первый весенний денек, как и два предыдущих, выдался тяжелым. Верно говорят, что любопытство не отнесешь к порокам, но и к достоинствам не причислишь! Во всяком случае, те, кто лишен любопытства, знают меньше, зато и спят спокойнее.
Я сунул любопытный нос во всякие дела, о коих не информируют граждан, чтобы не вызвать у них приступов черной меланхолии. Обычно от этой болезни нас защищают здравый смысл и скептицизм — вот, например, какой-нибудь дотошный журналист пытается сказать нам правду, но мы не верим: правда страшна, в полном объеме недоступна, а журналисты склонны раздувать сенсации, да и вообще народ продажный… К тому же они преподносят версии, а это не так убедительно, как факты и документы, секретные отчеты, кадры специальной киносъемки и обобщающие резюме. Что мы, к примеру, знаем о Чернобыле, статистике рождений и смертей на сто километров окрест или о мутагенных факторах и их влиянии на деление клеток? О нарушениях диплопдности и гаплоидности? О продуктах, вывозимых из чернобыльской зоны, путях, какими они проникают на рынок, и о последствиях их утилизации в собственном желудке? Или о потомстве мародеров, грабящих запретный край с упорством и усердием? Джини об этом знал, а значит, знал и я, и это знание было тяжким.