Заклинатель джиннов - Страница 56

Экран телевизора мигнул, и с подоконника опять пророкотало:

— Сергей Невлюдов — человек — подтвердить связь.

— Подтверждаю, — отозвался я.

Интересно, как он считывает звук? Микрофонов в комнате не было, но акустические колебания воспринимались стенами, оконными стеклами, лампами в люстре и всей обстановкой, включая начинку приборов и провода. Энергия, что доставалась им, ничтожна, но в принципе каждый проводок или, к примеру, конденсатор в старом телевизоре могли являться акустическими датчиками. Я попытался прикинуть в уме чувствительность такой системы, но тут услышал потрясенный вздох.

— Эта… этот… — пробормотал Ахмет, бледнея и путаясь в русских словах, — что он есть? Аллах милосердный! Он… оно…

— Мой персональный Джинн, — заметил я. — Тот самый, которого нужно очеловечить. Правда, время сейчас неподходящее. — Повернувшись к подоконнику, я произнес, четко выговаривая слова: — Для абонента, который на связи с Сергеем Невлюдовым. Предложение: прервать контакт. Возобновить через четыре часа.

— Принято.

Голос смолк, и в сей момент в дверном проеме нарисовался Глеб Кириллыч — с подносом, заставленным тарелками и чашками, и в клетчатом фартуке цветов клана Мак-Дугал.

— О чем базар, благородные сэры? И как насчет кофе? — Тут он заметил мерцающий экран и произвел какой-то странный звук, что-то похожее на изумленное гудение шмеля. — Матка боска ченстоховска! Это что ж такое деется? Реанимация трупа в зомби или явление призраков? Ящик-то даже не включен!

Прозрачная голубизна экрана сменилась мертвым серым блеском.

Я подскочил к Глеб Кириллычу, перенял поднос во избежание катастрофы и объяснил:

— Опыт по электростимуляции старинного прибора токами живого организма. В данном случае моего. Надо же как-то развлечь гостя!

— Кажется, ты его развлек на славу, — буркнул Миха лев, поглядев на бледного Ахмета. Потом перевел глаза на меня. — А прежде ведь, голубь, за тобой паранормального не замечалось. С чего бы это?

— Прежде я ром с утра не глушил.

Взгляд Глеба Кириллыча метнулся к телевизору.

— А если еще принять, повторишь? На бис?

— Часто нельзя, — заметил я. — Ослабнет сцепление с ре альностью.

Хмыкнув, Глеб Кириллыч принялся расставлять тарелки с угощением и разливать кофе. После первой чашки Ахмет слегка отошел, выслушал пару свежих анекдотов, долго размышлял над ними, потом допер, развеселился, выпил вторую чашку и начал с изысканной восточной вежливостью хвалить бодрящий напиток, вафли, халву и хозяйское гостеприимство. Затеялся легкий светский разговор; Михалев расспрашивал гостя про шербет, пилав и восточных женщин, про злачные места Багдада и какую-то особую мечеть, построенную якобы Харуном ар-Рашидом. Потом как-то само собой беседа скатилась к событиям последних лет, к войнам с янки и с Ираном, к курдскому мятежу, авианосцам в Персидском заливе и прочим знамениям времени, но тут Ахмет признался, что слышал об этом по телевизору и вычитал из газет, ибо на родине не был лет шесть, а то и поболе. К тому же он не солдат, а харис, телохранитель и — хвала Аллаху! — не воевал с американцами, тем более — с Ираном, ведь драться с единоверцами — грех и несмываемое бесчестье.

— Не воевал, но убивал? — полюбопытствовал Глеб Кириллыч. — Только паршивых собак, — ответствовал с мрачной усмешкой Ахмет; и виноват ли он в том, что этих собак нынче такое множество? Песка не хватит кинжал оттирать… Впрочем, можно и без кинжала!

Тут он сделал движение пальцами, будто сдавливал чей-то кадык, и выпил третью чашку кофе.

Но за свою гортань я, очевидно, мог не беспокоиться — во время нашей беседы Ахмет посматривал на меня с особым почтением и называл не иначе как «мой господин». Было ли это данью вежливости или свидетельством приязни? А может, он просто испугался либо уверился в том, что я мудрец и праведник, подобный зятю пророка Али или хотя бы царю Соломону? Сирадж Невлюдов, пи-эйч-ди и повелитель джиннов… Хотелось бы знать, что он расскажет про меня Захре!

Отгостившись, мы вышли на лестничную площадку, куда сквозь витражное окно сочился бледный и скудный послеполуденный свет. Дверь квартиры Михалева затворилась, отрезав нас от уюта, тепла и аппетитного запаха кофе; я нерешительно протянул руку, но Ахмет, будто не заметив этого жеста, коснулся ладонью моей груди. Слева, над сердцем.

— Ля илляхи иль'алла… Скажи, мой господин, веруешь ли ты в Аллаха?

Видимо, это был очень важный вопрос — темные глаза Ахмета смотрели на меня серьезно, требовательно, так, как если бы мои слова решили некую проблему, с которой он не в силах справиться. Что я мог ему сказать? О многом спрашивали меня в разных странах и в разное время: откуда я и кто мои отец и мать, чему и где учился, что знаю и люблю и что умею, чем болел и сколько денег на моем счету. Вопросы, бесконечные вопросы… Пустые, глупые или такие, что определяют жизнь — пусть не всю, однако немалый ее кусочек… Вопросов было множество, но никого и никогда не волновала моя вера — ни моих девушек, ни наставников и коллег, ни даже родителей и друзей. Впрочем, и сам с собой я не обсуждал подобные материи, ибо не склонен к иррациональным спекуляциям и мистике. Blessed is he who expects nothing, for he shall never be disappointed. Но вот спросили…

— He верую, Ахмет. Ни в Аллаха, ни в Яхве, ни в Христа… Не верую, но почитаю тех, кто верит. Если вера их искренна, добра и не ведет к кровопролитию.

Он кивнул.

— Хорошо, что ты не оскверняешь губы ложью. У нас лгут, чтобы обмануть врага, а тут, на западе — чтобы заработать славу или деньги, возвыситься в глазах начальствующих, приятелей и женщин. Разве женщины — это так важно, мой господин Сирадж?