Заклинатель джиннов - Страница 54

Комната эта, полная воспоминаний и снов, обычно меня чаровала как тайная пещера Али-Бабы, но в этот раз я не глядел на рыцарскую сбрую, на корабли и оружие, на статуэтки и телевизор и даже не полюбовался крокодилом. Я ловил магнетические токи, что исходили от Ахмета, но принадлежали Захре; ее телохранитель был для меня то ли антенной, то ли ретрансляционным модулем, передававшим запах ее кожи, ее голос и сияние глаз. Может быть, прикосновение пальцев…

Странно, но напряжение покинуло меня, и я успокоился. Этот человек служил Захре, берег ее и охранял от посягательств мужчин, то есть от подобных мне, и он меня узнал. Но в нем не ощущалось неприязни; он казался не стеной цитадели, не каменной башней, где спрятали мою принцессу, а вратами, ведущими к ней. Или, скорее, мостиком — не преградой, а лишь пространством, которое мне полагалось преодолеть, дабы войти в чудесный сад с жилищем гурии. Она была где-то рядом, наверху, и я, прислушавшись, пытался различить ее дыхание и легкие шаги. Может быть, я их услышал… Или то была иллюзия? Все же дом у Глеб Кириллыча старинный и перекрытия такие, что барабанный бой не долетит…

— Рекомендую, — пробасил Михалев, кивая в мою сторону, — Сергей, сын моего покойного друга. Юноша, угодный моему сердцу.

— Серр-гей, — повторил Ахмет. — Сирадж, что значит светоч. Хороший имя! Могу я узнать его почтенное занятие?

Он говорил по-русски на удивление чисто, лучше Керима, и речь его была напевной, будто слова ложились в размер стихов. Выслушав их, Глеб Кириллыч усмехнулся и произнес:

— Сергей — акил, ученый человек, из тех, о ком сказал поэт: познание своим он сделал ремеслом. Мысль его витает в сферах, куда для нас, людей обычных, нету доступа. Там, где мы слепы, он зряч, там, где глухи, он слышит голос ангела. Вот этого, с большим стеклянным глазом. — Михалев хлопнул по монитору пентюха.

— Инженер, — сказал Ахмет, с уважением покачивая головой. — У нас много русский инженер. Воистину, очень ученый люди! Очень! — Он сделал паузу и, поглядев на Михалева, осведомился: — Скажи, мой господин хаким, пришел ли я вовремя? И не прервал ли мудрую беседу?

— Нет, не прервал. Мы говорили о существе, слетевшем на Землю со звезд, о том, кто тайно бродит меж людей, подобный человеку и все же отличный от него, о посланце из другого мира, ведущем счет земным грехам и радостям. Он пока не объявился среди нас, но что случится, когда объявится? Я полагаю, ничего, а вот Сергей считает, что неизбежны перемены.

— Имам аль гаиб, — промолвил Ахмет, соединив ладони перед грудью. — Вы говорить о нем, о посланнике Аллаха, который придет и воздаст по заслугам грешным и праведным. Не обижайся, хаким, ты мудр, но господин Сирадж мудрее в вашем споре. — Он посмотрел на меня с чуть заметной улыбкой. — Будут перемены, будут! Как же без перемен, если того пожелать Аллах? Как можно этому не верить?

— Вот тут мы с тобою малость не сходимся, — буркнул Глеб Кириллыч, предпочитавший не вдаваться в вопросы веры. — Лично мне кажется…

Я кашлянул, прервав его.

— Боюсь, мы позабыли о главном, о том, что этот пришелец из вашего романа — гуманоид. Такая посылка, Глеб Кириллыч, упрощает ситуацию, а ведь реальность может быть сложней. Представьте, что он не похож на человека ни обликом, ни разумом, ни способом коммуникации и видением мира — и что тогда? Люди для него — сгустки белковой субстанции, их физиология — загадка, психика — тайна за семью печатями… Он не имеет представлений о добре и зле, о любви и вере, о страхе и милосердии, и если даже он усвоит наш язык, большинство понятий останутся ему неясными. Сможет ли он разобраться с ними?

— Сможет, по воле Аллаха, — заметил Ахмет. — Хотя не думаю, мой господин, чтобы Он отправил к нам посланца, не отличающего воду от песка и доброе от злого.

— Чего на свете не бывает, — сказал Михалев. — Правда, в контексте своего романа я этот случай не рассматривал, однако… — Нахмурившись, он поднялся и начал расхаживать по комнате, касаясь то спинки кресла, то древнего телевизора, то нимф на каминной полке и бормоча под нос: а пуркуа бы и не па?… Затем, повернувшись ко мне, произнес: — Думаю, разница в облике и средствах общения не важна. Вот разум и видение мира… это, голубь мой, и в самом деле штука серьезная. И в чем, по-твоему, тут могут быть отличия?

— Ну например, пришелец разумен, но не осознает себя как личность. — Я посмотрел на Ахмета и добавил: — Иными словами, он не имеет души.

— Хмм… Нонсенс и нелепость! — Глеб Кириллыч хлопнул себя по объемистому чреву. — Всякий разум обладает индивидуальностью, привитой ему в процессе воспитания!

Всякое разумное существо, если не поминать про океан Соляриса, продукт общественный, знающий границу между «я» и «он»! Ты, мон шер, — он ткнул в меня пальцем, — можешь выстраивать любые логические небоскребы, но дело от этого не изменится. Осознание себя — свойство разума, его непременный атрибут! И по сей причине…

В это мгновение взор Михалева упал на столик с компьютером, и его глаза затуманились. Минуту-другую он пристально разглядывал свой пентюх, потом запрокинул голову и пробасил:

— А разум-то может быть искусственным! Артефакт, а не явление природы, нечто интеллектуальное, но электронное… Тут я сплоховал, а потому провозглашаю себе анафему! Подобное существо уникально, не рождается, не растет, не имеет общественных связей и может осознать свое «я» лишь при помощи особой личностной программы. Либо посредством контактов с людьми, что, на мой взгляд, эквивалентно процедуре воспитания… если хотите, очеловечивания и одухотворения. Так, и только так, друзья мои! Компроне ву?