Заклинатель джиннов - Страница 45

А это значит пять намазов в день и никакого секса с иноверцами… С намазами, правда, я мог ошибаться — слишком уж гладкими были ее коленки.

Тут вошел Симагин с большой миской, из которой торчали три ложки, и цепь моих дум прервалась.

— Салат «хризантема»! — торжественно объявил Алик, опустив миску на стол.

Бянус тут же отведал, сморщился и пробормотал:

— Отцвели уж давно хризантемы в саду… Какой сыр сюда намешан, изверг?

— Какой нашелся в холодильнике. Камамбер… А может, рокфор.

— То-то чую, тухлятинкой попахивает!

Мы выпили, а затем Бянус вывалил себе на тарелку половину салата и принялся за еду. Хоть телом он тощ и жилист, но отличается изрядной прожорливостью; пища перерабатывалась в нем в энергию по формуле «е» равно «эм-це-квадрат», и ни капли поименованной «эм» не прибавляло ему жирка. А вот Алик, несмотря на внушительные габариты, ел неторопливо, со вкусом, будто не самопальную мешанину поглощал, а фрикасе из лягушачьих лапок или омара под соусом шофруа. Отправив в рот очередную ложку, он подмигнул мне, покосился на Бянуса и произнес: — Эй, доцент, а как там поживает наша Верочка? К лицу ли ей фата? И колечки, надеюсь, уже куплены? Сашка, прекратив жевать, застыл с недоуменно раскрытым ртом. — Это какая Верочка, майор? Какие такие колечки? — Обручальные, — уточнил Алик. — А Верочка — с психологического. С факультета то есть. Твоя последняя пассия. — Уже нет. Вот этот гнусный хмырь, — Бянус ткнул в меня ложкой, — разрушил наше счастье. Видишь ли, майор, любовь, особенно с женщиной-психологом, нуждается в уединении, мягком ложе и чистых простынях. А где я их возьму, если друг не дает ни ключа от квартиры, ни простынок?… Пришлось сменить Верочку на Галочку. У той родители в отъезде, так что с простынками и ложем нет проблем. — И что же Верочка? Сашка поник головой над салатом. — Страдает… корит меня за измену… просто прохода не дает… Очень темпераментная девушка! Страстная — даром что психолог! Клянется, что будь иные времена, она бы вырвала мне сердце и съела его на рыночной площади.

Я чуть не поперхнулся, а Симагин, приподняв бровь, молвил:

— Круто, доцент! Очень круто! Тянет на четвертной без амнистии! Сама придумала или как?

— Или как. Шекспира надо почитывать, майор.

Мы выпили по второй, и Алик глубокомысленно заметил:

— Мог бы и остепениться на Верочке-психологичке. Женщины с таким темпераментом — большая редкость. Были б тебе простынки, ложе и Шекспир, все вместе и на самом законном основании.

— Я еще слишком юн и не созрел для брачных уз, — признался Сашка, доедая салат и поглядывая то на Симагина, то на меня. — Народ, конечно, вправе ждать от нас подвига, но я не рвусь в первопроходцы. Есть среди нас и другие герои, более достойные.

Тут зазвонил телефон, я отправился в прихожую, сиял трубку и услышал вкрадчивый голос Альберта Салудо.

Этого мне только не хватало! Альберт, ведавший у хрумков безопасностью, моим расположением не пользовался: не ощущалось в нем ни сибирской широты Пыжа, ни первобытной примитивности Керима. Был он весь приглаженный и скользкий, с какой-то невнятной физиономией — в том смысле, что она не выражала ничего. Не нравятся мне такие лица. Людям они не подходят и пригодны к использованию лишь среди тайных агентов и стукачей.

— Сергей Михайлович? — Голос Альберта можно было резать ножом как патоку. — Петр Петрович просил с вами связаться. Есть ли успехи?

Чертыхнувшись про себя, я доложил с наигранным энтузиазмом:

— Работаю, Альберт Максимович, пашу, спины не разгибая! Только что закончил очередной расчет, увеличив селектирующую способность классификатора втрое. Сейчас примусь анализировать матрицы корреляций в двадцати мерном пространстве признаков. Понимаете, Альберт Максимович, каждый объект — а их у нас девяносто тысяч — порождает прямоугольную матрицу перекрывания, и весь этот численный массив…

— Гмм… — деликатно прервал меня Сапудо. — Позвольте заметить, Сергей Михайлович: вы, ученые, странный народ. Зачем вы мне это рассказываете? Нас ведь не интересуют корреляции, классификации и пространства, в коих парит ваша ученая мысль. Нам признаки нужны. Желательно не двадцать, а три-четыре.

— Это уж как получится, Альберт Максимович. Не мной они придуманы, эти самые признаки, я их только ищу.

— Вот и ищите, мой дорогой. Кто ищет с усердием, тот всегда найдет. Особенно вы! Вы ведь у нас та-акая умница! Гений!

Издевается? Или льстит? Впрочем, неважно; похвастать успехами я не мог, и оставалось только пробурчать:

— Гений не станет умнее, если его торопят. Не блох ловим, Альберт Максимович.

— Не блох, — согласился Салудо. — Мы вас не торопим, Сергей Михайлович, мы лишь напоминаем, что все должно быть честь по чести и без фокусов. Иначе вашей тете конец, и будет он нелегок.

— У меня нет тети, — ошеломленно пробормотал я.

— Это фигуральное выражение, — ответил Альберт и повесил трубку.

Мне понадобилось минуты три, чтоб оклематься после такого разговора. Шутка — или угроза? — насчет печальной тетиной судьбы меня не волновала; важней был прецедент беседы, являвшийся вполне понятным и недвусмысленным намеком. Как-никак, шеф безопасности звонил! А безопасность в наши нелегкие времена понятие растяжимое… И в какую сторону ее растянет?… И по кому хлопнет?…

Постояв в коридоре и справившись с искушением заглянуть в компьютер, я вернулся в комнату и обнаружил, что на повестке дня у нас вопрос об инках. Видимо, Сашка разобрался с узелками и теперь с упоением цитировал опись храмового имущества времен Пачакути и Тупака-Юпанки. Храм, о котором шла речь, был построен на берегу Чинча К оча, равнинного озера в провинции Чинчасуйю, и хранилось в нем неимоверное количество шкур, вигоневой шерсти, сушеного мяса-чарки, хмельного напитка соры и всяких иных припасов. Список был длинен, и Бянус горел желанием огласить его до самого конца.